Поэма
| |
1Едва умолкли гром и ливни мая,На вечный праздник стал июнь похож. Он пел, он цвёл, лелея, колыхая И душный тмин, и чаши мальв, и рожь. Луг загудел, как неумолчный улей. От ласточек звенела синева... Земля иссохла. И в созвездье Льва Вступило солнце. Жгучий жар июля Затрепетал, колеблясь и дрожа, И синий воздух мрел и плыл над рожью; Двоилось всё его бесшумной дрожью: И каждый лист, и каждая межа. Он звал — забыть в мечтательной истоме, В лесной свободе страннических дней, И трезвый труд, и будни в старом доме, И мудрость книг, и разговор друзей. 2Передо мной простёрлась даль чужая.Бор расстилал пушистые ковры, Лаская дух, а тело окружая Стоячим морем пламенной жары. Я зной люблю. Люблю — не оттого ли, Что в духоте передгрозовых дней Земное сердце кажется слышней В груди холмов, недвижных рощ и поля? Иль оттого, что в памяти не стих Горячий ветр из дали многохрамной, Что гнал волну Нербадды, Ганга, Джамны Пред таборами праотцев моих? Благословил могучий дух скитанья Их кочевые, рваные шатры, И дорог мне, как луч воспоминанья, И южный ветр, и древний хмель жары. 3Я вышел в путь — как дрозд поёт: без цели,Лишь от избытка радости и сил, И реки вброд, и золотые мели, И заросли болот переходил. И, как сестра, мой путь сопровождала Река Неруса — юркое дитя: Сквозь заросли играя и светя, Она то искрилась, то пропадала. Деревни кончились. Но ввечеру Мне мох бывал гостеприимным ложем. Ни дровосек, ни рыболов захожий Не подходил к безвестному костру, И только звёзды, пестуя покой мой, По вечерам ещё следить могли, Как вспыхивает он над дикой поймой — Всё дальше, дальше — в глубь лесной земли. 4Посвистывая, легким шагом спорым,Босой я шёл по узкой стёжке... Вдруг Замедлил шаг: вдали, за тихим бором Мелькнуло странное: ни луч, ни звук Его движений не сопровождали. Казалось, туча, белая как мел, Ползёт сюда сквозь заросли... Не смел Бор шелохнуться. Тихо, по спирали Вздувался к небу белоснежный клуб Султаном мощным. Голубая хмара Сковала всё, и горький вкус пожара Я ощутил у пересохших губ. Идти обратно? Безопасным, долгим Окружным шляхом? тратить лишний день? Нет! целиной! по сучьям, иглам колким: Так интересней: в глушь, без деревень. 5Я к Чухраям, быть может, выйду к ночи.Из Чухраёв — рукой подать на Рум... Сквозь лес — трудней, но трудный путь короче. Однако, зной!.. Нерасчленимый шум Стоит в ушах. Ни ручейка, ни лужи: Всё высохло. Не сякнет только пот. Со всех сторон — к ресницам, к шее, в рот Льнёт мошкара. Настойчивее, туже Смыкает чаща цепкое кольцо. То — не леса: то — океан, стихия... Тайга ли? джунгли?.. Имена какие Определят их грозное лицо? Не в книгах, нет — в живой народной речи Есть слово: звук — бесформен, шелестящ, Но он правдив. То слово — н е м е р е ч а, Прозвание непроходимых чащ. 6Здесь нет земли. Пласты лесного прахаНа целый метр. Коряжник, бурелом; Исчерчен воздух, точно злая пряха Суровой нитью вкось, насквозь, кругом Его прошила — цепкой сетью прутьев, Сучков, ветвей, скрепив их, как бичом; Черномалинниками и плющом. Как пробиваться? То плечом, то грудью Кустарник рвать; то прыгать со ствола На мёртвый ствол сквозь стебли копор-чая; Ползти ползком, чудных жуков встречая, Под сводами, где липкая смола; Срываться вниз, в колдобы, в ямы с гнилью, В сыпучую древесную труху, И, наконец, всё уступив бессилью, Упасть на пень в зеленоватом мху. 7В блужданиях сквозь заросли оврагов,В борьбе за путь из дебрей хищных прочь, Есть дикий яд: он нас пьянит, как брага, И горячит, как чувственная ночь. Когда нас жгут шипов враждебных стрелы И хлещет чаща в грудь, в лицо, в глаза, Навстречу ей, как тёмная гроза, Стремится страсть и злая жадность тела. Оно в стихиях мощных узнаёт Прародины забытое касанье: Мы — только нить в широкошумной ткани Стволов и листьев, топей и болот. Мы все одной бездонной жизнью живы, Лес — наша плоть, наш род, наш кров, наш корм, Он — страсть и смерть, как многорукий Шива, Творец-палач тысячецветных форм. 8День протекал. Уже почти в притинеПылал источник блеска и жары, Чуть поиграв порой на паутине. На стебельках, на ссадинах коры. Он был угрюм, как солнце преисподней, Светило смерти, яростный Нергал, Кому народ когда-то воздвигал Дым гекатомб, смиряя гнев Господний. К Нерусе милой, не спеша текущей По тайникам, в таких веселых кущах, В прекрасных лилиях и тростнике! Воды! воды!.. — Беспомощный и сирый, В тот грозный день я понял, что она Воистину живою кровью мира С начала дней Творцом наречена; 9Что в ней — вся жизнь, целенье ран и счастье,В ней — Бог мирам, томящимся в огне, И совершать, быть может, нам причастье Водою — чище и святей вдвойне. ...Вдруг — луговина, тем же лесом пышным Бесстрастно окаймлённая. Но вон, Там, на опушке, как мираж, как сон, Желанный сон — конёк далекой крыши. Скользя по кочкам, падая в траву, Я, не оглядываясь, брёл к порогу. Там есть вода, там быть должна дорога! Я не хотел понять, что наяву Насмешкой тусклой мне судьба грозила. Я подошёл вплотную. — Тишина... Разрушен дом. Урочье — как могила, Колодца нет. Дороги нет. Сосна 10На отшибе от страшной немеречиДа старый дуб над кровлей. Я вошёл. Осколки, сор... кирпич от русской печи, Разъехавшийся, шерховатый пол. И давний запах тишины и смерти, Дух горечи я уловил вокруг. Ко мне, сюда, как змеи, через луг Он полз, он полз, виясь по бурой шерсти. И в этот миг, из окон конуры Оборотясь, Бог весть зачем, на запад, Я понял вдруг: и тишина, и запах — От движущейся над землей горы. То дым стоял, уже скрывая небо, Уже крадясь по следу моему, И сам весь белый, как вершины снега, Бросал на бор коричневую тьму. 11Огонь пьянит среди ночного мрака,Но страшен он под небом голубым, Когда к листве, блестящей как от лака, Покачиваясь подползает дым. И языки, лукаво и спокойно, Чуть видимые в ярком свете дня, По мху и травам быстро семеня, Вползают вверх, как плющ, по соснам стройным. Уйти, бежать, бороться можем мы — Мы, дети битв и дерзкого кочевья, Но как покорно ждут огня деревья, Чтоб углем стать в пластах подземной тьмы! Как робко сохнет каждый лист на древе, Не жалуясь, не плача, не моля... ...День истекал в огне и львином гневе, Как Страшный Суд весь мир испепеля. |
| |
1Пресыщенный убийством и разбоем,Боль мириад существ живых вобрав, День удалялся с полчищами зноя, Как властелин: надменен, горд и прав. Уже Арктур, ночной тоски предтеча, Сквозь листья глянул в дикую тюрьму; Уж прикасалась к духу моему Глухая ночь в дрожащей немерече. Она росла, неясные шатры Густых кустов туманом окружала; Порой вонзались в тишину, как жало, Неуловимым звоном комары. Я различил лужайку: вся в оправе Орешника, она была тесна, Узка, душна, но выжженные травы Могли служить для отдыха и сна. 2И чуть роса в желанном изобильеСмягчила персть и колкую траву, Я опустился на неё в бессилье, Не зная сам: во сне иль наяву. Квартира... вечер... лампа — не моя ли? Мой дом! мой кров! мой щит от бурь и бед!. Родные голоса, в столовой — свет, Узоры нот и чёрный лак рояля. — Река ли то поёт — иль водоем — Прохладно, и покойно, и безбурно, Прозрачными арпеджио ноктюрна В томительном забвении моём? И будто изгибаются долины, Играющих излучин бирюза... ...Над клавишами вижу я седины, Сощуренные добрые глаза. 3Играет он — играет он — и звукиСтруящиеся, лёгкие, как свет, Рождают его старческие руки, Знакомые мне с отроческих лет. Впитав неизъяснимое наследство, Среди его мечтательной семьи Играло моё радостное детство, Дни юности прекрасные мои. Когда в изнеможенье и печали Склонился я к нехоженой траве, Быть может, заиграл он на рояле В далёкой и сияющей Москве Надеждою таинственною полны Аккорды озарённые его. Они, как орошающие волны, Касаются до сердца моего. 4И грезится блаженная Неруса:Прохладная, текучая вода, Качающихся водорослей бусы, Как сад из зеленеющего льда... Зачем же моё огненное тело Придавлено, как панцирем, к земле?.. — Ночь. Я вскочил. В угрюмо-мутной мгле Стена стволов и бузины чернела. Какая тишь!.. Там, в глубине лесной, Дрожа, угас крик отдаленной выпи... Безвольны мышцы, будто силу выпил, Рождая пот за потом, жар дневной. Иль это — голод, — третий день без пищи? Иль это — жажда, пламень, как в аду? Что, если здесь, на выжженном кладбище Глотка воды я завтра не найду? 5Но нет, не то... Здесь кто-то есть! Я чую,Вот здесь, вверху, невидимо, вблизи — Он караулит. По лесам кочуя, Он гнал меня: в песке, во мху, в грязи. И не один! Бесплотной, хищной стаей Они обступят мой последний час, Слепую душу в топь и глушь влача, И станет мрак болотный — как плита ей. — Утробный страх меня оледенил. В нем был и ужас сумрачных поверий. Когда на миг мы открываем двери В двуликий край потусторонних сил, И низкий страх, который знают совы, Олень, тигр, заяц, человек, — когда Мы всё отдать за жизнь свою готовы Без размышления и без стыда. 6И в эту полночь, сам себя калеча,Как бесноватый, слеп, оборван, глух, Про всё забыв, я вторгся в немеречу. Гортань в огне, рот нестерпимо сух — Воды! воды!.. Всё тело от ударов Ветвей болит, зуд кожи остр и жгуч... Струит в листву багрово-жёлтый луч Луна, оранжевая от пожаров. Я впитывал губами, как питье, С шершавых листьев капли влаги чахлой Роса, как яд, прогорклой гарью пахла И кожу нёба жгла, как острие. А там, в высотах, пурпуром играя, Уже заря гремела, как труба, И день меня ударил, настигая, Как злой хозяин — беглого раба. 7Вдруг, через страх затравленного зверя,Мелькнул мне к жизни узенький мосток. А я стоял. Я сам себе не верил. Я видел с т о г. Да: настоящий стог! Округлый, жёлтый, конусоподобный, Как в Африке тукули дикарей... Здесь кто-то был! Быть может, косарей Заросший след найду я!.. Полдень злобный Хлестнул бичом усталые глаза, Когда я вышел на поляну. Слева — Всё тот же лес, направо — суходрева Остаток мёртвый, впереди — лоза. Во все углы, шатаясь, как в тумане, Бросался я: в бор, в суходрев, в лозу... Нет острова в зеленом океане! Молчанье в небе — мёртвый сон внизу. 8Часы текли. Безвольно ветки висли,Как руки обессилевших в бою. Лицом к земле, не двигаясь, не мысля, Лежал я на поляне. Кровь мою Жара, казалось, гонит в землю, в землю, В сухую глину, в жаждущий песок... Сквозь целый мир, сквозь всю природу, ток Единый шёл, меня в свой круг приемля. Мне чудилось: к корням подземным вспять, Уже текут моя душа и сила, Чтобы затем, под яростным светилом, Смолой и соком юным заблистать. А я лежал... От моего дыханья Чуть колебались стебли жухлых трав, В своем бесцельном, праздном колыханье Уже частицу сил моих вобрав. 9Иль, может быть, не стебли, не растенья?Мне мир другой мерцал сквозь маски их: Без чётких форм, теней иль средостенья Меж ним и нами — слоем всех живых. Там кто-то ждал мой образ, как добычу, Как сотни жертв болот и немереч: Смеясь чуть-чуть, он был готов стеречь И ждать конца, пока я Бога кличу. И в душу — узенькая, как клинок, Проникла жалость к собственному телу: Взгляд перешёл от рук, привыкших к делу, На грубо-серые подошвы ног. Как жёстко их земля зацеловала. Прах сотен вёрст их жёг и холодил... Что ж: этот прах мне станет покрывалом, Безвестнейшей из всех земных могил. 10Когда же взор, слепимый страшным светом,Я поднимал на миг в высоты дня — Искр миллионы в воздухе нагретом Роились там, танцуя и звеня. А в глубине, за пляской их бессменной, И мукой, и восторгом искажён, Чуть трепетал, двоясь, как полусон, Как дни и ночи — страстный лик вселенной. Мучительная двойственность была Влита, как в чашу, в это созерцанье. Порой галактик дальнее мерцанье Внушает нам покорность ту... Но жгла На дне её щемящая обида За жизнь, мне данную Бог весть зачем: Мир громоздится тяжкой пирамидой, А Зодчий был бесстрастен, глух и нем. 11В последний раз я встал, когда к закатуСклонялся день. Мне виделось: вон там, Вдали в углу, трава чуть-чуть примята. Быть может — след?.. По скрюченным кустам Прошёл я вглубь. Безрадостным величьем Глазам открылось море камыша. Без волн, без зыби, молча, не шурша, Оно стояло... Тусклое безличье Отождествляло стебель со стеблём. Что там: болото? заводи Нерусы?.. Томительно я вглядывался в грустный, Однообразно-блеклый окоём. По тростникам из-под древесной сени На солнцепёк спустился... Шаг один — И стало чудом властное спасенье Из тихо карауливших трясин. 12Судьба, судьба, чья власть тобою правитИ почему хранимого тобой Нож не убьёт, отрава не отравит И пощадит неравноправный бой? Как много раз Охране покориться Я не хотел, но ты права везде: Дитя не тонет в ледяной воде И ночью рвётся шнур самоубийцы. Куда ж ведёшь? к какому божеству? И где готовишь смертное томленье? Быть может, здесь, в Лесу Упокоенья, Опустишь тело в тихую траву?.. Сил не было. В глазах круги... Как рогом Гудела кровь, рвалась и билась вон... В бреду, зигзагом я дополз до стога, И всё укрыл свинцовый, мертвый сон. |
1Я поднял взгляд. Что это: крылья? знамя?..Чуть осыпая цвет свой на лету, Сиял и плыл высоко над глазами Сад облаков — весь в розовом цвету. Нездешняя, светящаяся влага Баюкала и омывала их, И брезжили селения святых У розового их архипелага. Я видел невозможную страну: Её и нет, и не было на свете, В её врата проходят только дети, В прекрасный вечер отходя ко сну. В моря неизреченного сиянья Душа вливалась тихою рекой... Прости моё греховное метанье, В бездонном океане упокой. 2И стало всё прекрасно и священно:Созвездья, люди, мудрый сон камней... Я вспоминал спокойно и смиренно Борьбу и страх моих последних дней. Как было странно... Господи, впервые Со стороны я созерцал себя: Срываясь с пней, кустарник теребя, Я лез и полз сквозь дебри вековые. Куда? зачем?.. Не я ли сам мечтал На склоне лет уйти к лесам угрюмым, Чтоб древний бор с его органным шумом Моим скитом и школой веры стал? И в смертный день, ни с другом, ни с женою Минуту строгую не разделив, Склониться в прах на сумрачную хвою Иль под шатер смиренномудрых ив. 3Я жизнь любил — в приволье и в печалях,И голос женщин, и глаза друзей, Но широта в заупокойных далях Ещё безбрежней, выше и полней. Один лишь труд, любимый, светлый, строгий Завет стиха, порученного мне, Приковывал к горячей целине, Как пахаря у огненной дороги. Но если труд был чист — откуда ж страх? Зачем боязнь пространств иного мира? Ещё звучней оправданная лира Вольёт свой голос в хор на небесах. А если нет, а если мрак и стужу Я заслужил — Отец наш милосерд: Смерть не страшна, я с детства с нею дружен И понял смысл её бесплотных черт. 4Да, с детских лет: с младенческого горяУ берегов балтийских бледных вод Я понял смерть, как дальний зов за море, Как белый-белый, дальний пароход. Там, за морями — солнце, херувимы, И я, отчалив, встречу мать в раю, И бабушку любимую мою, И Добрую Волшебницу над ними. Я возмужал. Но часто, как весна Грядущая, томила мысль о смерти; За гулом дней, за пеной водоверти Страна любви была порой видна, Где за чертой утрат и бездорожья В долины рая проходила Ты — Царица ангелов, Премудрость Божья, Волшебница младенческой мечты. 5Жизнь милая! за все твои скитанья,За все блуждания благодарю! За грозы, ливни, за песков касанье На отмелях, подобных янтарю; За игры детства; за святое горе Души, влюблённой в королеву льдов; За терпкий яд полночных городов, За эту юность, тёмную как море. Благодарю за гордые часы — Полёт стиха средь ночи вдохновенной В рассветный час мерцающей вселенной По небесам, горящим от росы; За яд всех мук; за правду всех усилий; За горечь первых, благодатных ран; За книги дивные, чьи строки лили Благоухание времён и стран; 6Благодарю за мрак ночей влюблённых,За треск цикад и соловьиный гром, За взор луны, так много раз склонённый, С такой любовью, над моим костром; За то, что ласковей, чем сумрак бора Живое солнце — луч духовных сил Отец Небесный в сердце низводил Сквозь волны ладана во мгле собора. Благодарю за родину мою, За нищий путь по шумным весям века, За строгий долг, за гордость человека, За смерть вот здесь, в нехоженом краю... Ещё — за спутников, за братьев милых, С кем общим духом верили в зарю, За всех друзей — за тех, что спят в могилах И что живут ещё — благодарю. 7Я отхожу в безвестный путь мой дальний,Но даль светла, — ясна вся жизнь моя... В последний раз для радости прощальной Являются далёкие друзья. Любимейших, легендой голубою Пятнадцать лет сопутствовавших мне — Я вижу их: в домашней тишине, В уютной комнате — предвечно-двое. Иные спят. Иные, взор скрестя С моей судьбою, бодрствуют в тревоге, Серёжа М. проходит по дороге К себе домой, о Моцарте грустя; Два — под дождём алтайской непогоды, И девушке в глаза глядит другой... Расчёсывает косы цвета меда Та, что была мне самой дорогой. 8Ресницы опускаются. ТуманноЯснеет запредельная страна, Лазурная, как воды океана, И тихая, как полная луна. Приветь меня, желанное светило! Во царствии блаженных упокой... Я вздрогнул: вопль — растерзанный, живой, Вдруг зазвучал с неотразимой силой. Откуда, чей?.. В душевной глубине Зачем он встал, мой смертный час наруша? Он проходил, как судорга, сквозь душу, Он креп и рос — внутри, вокруг, во мне. Вторая мать, что путь мой укрывала От бед, забот, любовью крепче стен, Что каждый день и час свой отдавала, Не спрашивая н и ч е г о взамен. 9Седые пряди — вопль всё глубже, шире,Черты как мел, лицо искажено, — Да, ей одной из всех живущих в мире Перенести уход мой не дано. Я цепенел, я плыл в оцепененье, Но лик не таял, крик не умолкал, — Ему навстречу властно возникал Нежданный образ, чёткий, как виденье. Моей поляны угол тёмный, куст, За ним — трава, стволы, песок горячий... Я ж днём глядел: там лес всё так же мрачен И от следов живых созданий пуст. Но всё яснел непобедимый образ, Отпрянул бред, как рвущаяся ткань, И чей-то голос, требующий, добрый, Вдруг молвил твёрдо: — «Что ты медлишь? Встань!» 10Удар сотряс сознание и тело.Я поднял взгляд: прохладный, как вода, Спешил рассвет — чуть лиловатый, белый, — Для милосердья, а не для суда. Неужто выход?.. но — куда?.. И разве Могу я встать, искать, бороться вновь? Мозг — как свинец, в ушах грохочет кровь, Губ не разжать, весь рот подобен язве. Бреду, шатаясь. Под листвой темно, Но вон трава чуть-чуть примята шагом: Косцов и баб веселая ватага Когда-то здесь прошла давным-давно... В последний раз на рубеже свободы Я оглянулся на мой стог, лозу, Я поднял взгляд на лиственные своды, На рассветающую бирюзу. 11Вставало солнце в славе самодержца.Пора обратно, к людям, в жизнь — пора! Но как бывает непонятно сердце, Противочувствий тёмная игра. Зачем мне ты, навязчивое чудо? Я принял смерть; раздор страстей умолк, Зачем же вновь брать этот горький долг — Бороться, жить, стремиться в мир отсюда? Зачем вот здесь, у тихого ствола, В лесу Предвечного Упокоенья, Огонь желанья и страстей горенье Вода бессмертия не залила? Я побеждал; я отходил покорно, Ведь смерть права, бушуя и губя: Она есть долг несовершенной формы, Не превратившей в Божий луч себя. 12Но в небесах, в божественном эфире,Высокой радости не знать тому, Кто любящих оставил в дольнем мире, Одних, одних, на горе, плач и тьму. Не заглушит надгробного рыданья, Скорбь материнскую не утолит Ни смена лет, ни пенье панихид, Ни слово мудрости и состраданья. Тогда захочешь свой небесный дом Отдать за то, что звал когда-то пленом: Опять, опять припасть к её коленам, Закрыв глаза, как в детстве золотом. Но грань миров бесчувственно и глухо Разделит вас, как неприступный вал, Чтоб на путях заупокойных духа Чуть слышный плач тебя сопровождал. 13Нет! П р а в а нет на радость мирной смерти!Влачись назад, себялюбивый червь! В рай захотел? Нет: вот по этой персти Попресмыкайся. Дни твои, как вервь Виясь, насквозь пронижут немеречу! Вон и тропа... И вдруг, среди толпы — Уверенной мальчишеской стопы Недавний след мне бросился навстречу. Отпечатлелись, весело смеясь, Пять пальчиков на сыроватой глине... И с новой силой здесь, в лесной пустыне, Я понял связь, — да: мировую связь, — Связь с человечеством, с его бореньем, С его тропой сквозь немеречу бед... И я ступил с улыбкой, с наслажденьем На этот свежий, мягковатый след. 14Назад! назад! В широкошумном миреЛюбить, страдать — в труде, в бою, в плену, Без страха звать и принимать всё шире Любую боль, любую глубину! Вторая жизнь, дарованная чудом И добровольно принятая мной. Есть ноша дивная, есть крест двойной, Есть горный спуск к золотоносным рудам. Там, за спиной, в лесу ярятся те, Кто смерть мою так кликали, так ждали: Трясин и чащи злые стихиали В их вероломной, хищной слепоте. Кем, для чего спасен из немеречи Я в это утро — знаю только я, И не доверю ни стихам, ни речи Прозваний ваших, чудные друзья. 15Неруса милая! Став на колени,Струю, как влагу причащенья, пью: Дай отдохнуть в благоуханной сени, Поцеловать песок в родном краю! Куда ж теперь, судьба моя благая? В пожар ли мира, к битве роковой? Иль в бранный час бездейственный покой Дашь мне избрать, стыдом изнемогая? Иль сквозь бураны европейских смут Укажешь путь безумья, жажды, веры, В Небесный Кремль, к отрогам С а л ь в а т э р р ы, Где ангелы покров над миром ткут? Пора, пора понять твой вещий голос: Всё громче он, всё явственней тропа, Зной жжёт, и сердце тяжело, как колос, Склонившийся у твоего серпа. 1937-1950 |