ЗЕЛЁНОЮ ПОЙМОЙРУССКИЕ ОКТАВЫ
Мой край душистыми долинами, Сквозь эту сказку вечно детскую Разгулом, подвигом, пожарами, Ещё таинственней, вневременней Здесь на полянах — только аисты, Есть в грозном их однообразии В ней сочетались смолы мирные — И если раньше грань отечества Нет, не державность, не владычество — К преддверью тайны уведите же |
БРЯНСКИЕ ЛЕСАЗаросли багульника и вереска.
Мудрый дуб. Спокойная сосна... Без конца, до Новгорода-Северска,
Эта непроглядная страна. С севера, с востока, с юга, с запада
Хвойный шум, серебряные мхи, Всхолмия, не вскопанные заступом
И не осязавшие сохи. С кронами, мерцающими в трепете;
Мощные осины на юру... Молча проплывающие лебеди
В потаенных заводях, в бору: Там, где реки, мирные и вещие,
Льют бесшумный и блаженный стих, И ничьей стопой не обесчещены
Отмели младенческие их. Лишь тростник там серебрится перистый,
Да шумит в привольном небе дуб — Без конца, до Новгорода-Северска,
Без конца, на Мглин и Стародуб. 1936 |
* * *Исчезли стены разбегающиеся, Пропали городские зданья: Ярчеют звёзды зажигающиеся Любимого воспоминанья. Я слышу, как в гнездо укладываются Над дремлющим затоном цапли, Как сумерки с лугов подкрадываются, Роняя голубые капли; Я вижу очертаний скрадываемых Клубы и пятна... мошки, росы... Заречных сёл, едва угадываемых, Лилово-сизые откосы; Возов, медлительно поскрипывающих, Развалистую поступь в поле; Взлет чибисов, визгливо всхлипывающих И прядающих ввысь на воле... И в грёзе, жестко оторачиваемой Сегодняшнею скорбной былью, Я чувствую, как сон утрачиваемый, Своей души былые крылья. 1950 Владимир |
* * *Тесен дом мой у обрыва, Тёмен и тих... Вдалеке Вон, полуночная рыба Шурхнула в чёрной реке. В этом лесничестве старом Робким огнём не помочь. Даже высоким Стожарам Не покоряется ночь. Издали, сквозь немеречу, Где бурелом и лоза — Жёлтые, нечеловечьи, Нет, и не волчьи глаза. Там, на глухих Дивичорах, Где пропадают следы — Вкрадчивый шелест и шорох Злого костра у воды. И, в непонятном веселье, Древнюю власть затая, Варит дремучее зелье Темная ворожея. Плечи высокие, пряди У неподвижного лба. В бурых руках и во взгляде — Страсть моя, гибель, судьба. Тайну её не открою. Имя — не произнесу. Пусть его шепчет лишь хвоя В этом древлянском лесу. Только не снись мне, не мучай, Едкою хмарой отхлынь, Вылей напиток дремучий На лебеду и полынь. 1939 |
ДИВИЧОРСКАЯ БОГИНЯВновь с песчаного Востока дует Старый ветер над полями льна... А когда за соснами колдует Поздняя ущербная луна — То ль играют лунные седины По завороженному овсу, То ли плачет голос лебединый С Дивичорских заводей, в лесу. И зовёт к утратам и потерям, И осины стонут на юру, Чтоб в луну я научился верить — В первородную твою Сестру. Верю! Знаю! В дни лесных становий Был твой жертвенник убог и нищ: Белый камень, весь в подтёках крови, Холодел у диких городищ. В дни смятенья, в час тревоги бранной Все склоняли перед ним копьё, Бормотали голосом гортанным Имя непреклонное твоё. Брови ястребиные нахмуря, Над могучим камнем колдуны Прорицали, угрожая бурей И опустошением страны; Матери — их подвиг не прославлен — Трепетали гласа твоего. Чей младенец будет обезглавлен? Перст твой указует — на кого?.. А когда весной по чернолесью Вспыхивали дымные костры И сиял в привольном поднебесьи Бледно-синий взор твоей Сестры, И когда в листве любого дуба Птичий плеск не умолкал, и гам, А призыв тоскующего зубра Колыхал камыш по берегам — По корням, по стеблю, в каждый колос, В каждый ствол ореха и сосны Поднимался твой протяжный голос Из внушавшей ужас глубины. Но теперь он ласков был, как пенье Серебристой вкрадчивой струи, И ничьи сердца твое веленье Не пугало в эту ночь: ничьи. Барбарис, багульник, травы, злаки Отряхали тяжкую росу И, воспламенённые во мраке, Рдели странным заревом в лесу. А в крови — всё явственней, всё выше, Точно рокот набухавших рек, Точно грохот ледохода слышал Каждый зверь — и каждый человек. Били в бубен. Закипала брага; Запевал и вился хоровод Вдоль костров в излучинах оврага До святого камня у ворот. Пламя выло. Вскидывались руки, Рокотали хриплые рога: В их призывном, в их свободном звуке Всё сливалось: сосны, берега, Топот танца, шкуры, брызги света, Лик луны, склонённый к ворожбе... А потом, до самого рассвета, Жертвовали ночь свою — тебе. ...Верю отоснившимся поверьям, Снятся незапамятные сны, И к твоим нехоженым преддверьям Мои ночи приворожены. Вдоль озер брожу насторожённых, На полянах девственных ищу, В каждом звуке бора — отражённый Слышу голос твой, и трепещу. А кругом — ни ропота, ни бури: Травы, разомлевшие в тепле, Аисты, парящие в лазури С отблесками солнца на крыле... И лишь там, на хмурых Дивичорах, Как в необратимые века, Тот же вещий, серебристый шорох Твоего седого тростника. 1939 |
САМОЕ ПЕРВОЕ ОБ ЭТОМДедов бор, полотно, и неспешно влачащийся поезд,
Стены чащи угрюмой... И вдруг — Горизонт без конца, и холмов фиолетовых пояс,
И раскидистый луг. Ярко-белых церквей над обрывами стройные свечи,
Старый дуб, ветряки — О, знакома, как детство, и необозрима, как вечность,
Эта пойма реки. Вновь спускаться ложбинами к добрым лесным великанам,
К золотому костру, Чтобы утром встречать бога-Солнце над белым туманом
И стрекоз синекрылых игру; Возвращаясь на кручи, меж серой горючей полыни
Подниматься в вечерний покой, Оглянуться на лес, как прощальное марево, синий
За хрустальной рекой, Где я шёл, где блуждал по зеленым певучим дорогам,
Только дикие стебли клоня; Сердце мирное Солнцу открыть — неизменному богу
Мимолетного дня. 1932 |
* * *О, не так величава — широкою поймой цветущею То к холмам, то к дубравам ласкающаяся река, Но темны её омуты под лозняковыми кущами И душа глубока.
Ей приносят дары — из святилищ — Неруса цветочная, Шаловливая Навля, ключами звенящая Знобь; С ней сплелись воедино затоны озёр непорочные И лукавая топь.
Сказок Брянского леса, певучей и вольной тоски его Эти струи исполнены, плавным несясь серебром К лону чёрных морей мимо первопрестольного Киева Вместе с братом Днепром.
И люблю я смотреть, как прибрежьями, зноем сожжёнными, Загорелые бабы спускаются к праздной воде, И она, переливами, мягко-плескучими, сонными, Льнёт к весёлой бадье.
Это было всегда. Это будет в грядущем, как в древности, Для неправых и правых — в бесчисленные времена, Ибо кровь мирозданья не знает ни страсти, ни ревности, Всем живущим — одна. 1950 |
ВЕСНОЙ С ХОЛМАС тысячелетних круч, где даль желтела нивами Да тёмною парчой душмяной конопли, Проходят облака над скифскими разливами — Задумчивая рать моей седой земли. Их белые хребты с округлыми отрогами Чуть зыблются, дрожа в студёных зеркалах, Сквозят — скользят — плывут подводными дорогами, И подо мной — лазурь, вся в белых куполах. И видно, как сходя в светящемся мерцании На медленную ширь, текущую по мху, Всемирной тишины благое волхвование, Понятное душе, свершается вверху. Широко распластав воздушные воскрылия, Над духами стихий блистая как заря, Сам демиург страны в таинственном усилии Труждается везде, прах нив плодотворя. Кто мыслью обоймёт безбрежный замысл Гения? Грядущее прочтёт по диким пустырям? А в памяти звенит, как стих из песнопения. Р а з л и в ы р е к е ё, п о д о б н ы е м о р я м... Всё пусто. И лишь там, сквозь клёны монастырские, Безмолвно освещён весь белый исполин... О, избранной страны просторы богатырские! О, высота высот! О, глубина глубин! 1950 |
* * *Лес не прошумит уже ни жалоб, ни хвалы: Штабелями сложены безрукие стволы. Устланный бесшумными и мягкими как пух Белыми опилками, песок горяч и сух. Долго я любуюсь, как из мёртвого ствола Медленно, чуть видимо является смола, Мёда благовоннее и ярче янтаря, Жёлтая, как тёплая июльская заря, Каплю останавливает ринувшийся зной, Всю её подергивая легкой белизной. Если бы такой же непорочной, как смола, Кровь моя густая, беспокойная была: Как мне было б радостно лелеять этот сок! Как мне было б горестно пролить его в песок! 1936 |
ПЛОТОГОНДолго речь водил топор С соснами дремучими: Вырублен мачтóбор Над лесными кручами. Круглые пускать стволы Вниз к воде по вереску. Гнать смолистые плоты К Новгороду-Северску Эх, май, вольный май, свистом-ветром обнимай. Кружит голову весна, Рукава засучены, — Ты, река моя, Десна, Жёлтые излучины! Скрылись маковки-кресты Саввы да Евтихия, Только небо да плоты, Побережья тихие... Ширь, тишь, благодать, — Петь, плыть да гадать! Вон в лугах ветрун зацвёл, Стонут гулом оводы, Сходят девушки из сёл С коромыслом по воду: Загородятся рукой, Поманят улыбкою, Да какой ещё, какой! Ласковой... зыбкою... Эх, лес, дуб-сосна! Развесёлая весна! Скоро вечер подойдет — Вон, шесты уж отняли, Пришвартуем каждый плот У песчаной отмели. Рдеет мой костер во тьму, Светится, кудрявится, Выходи гулять к нему До зари, красавица. А там — и прости: Только чуть погрусти. Завтра песню запою Про лозинку зыбкую, Про сады в родном краю — В Брянске, в Новозыбкове. Жизнь вольготна, жизнь красна, Рукава засучены, — Ты, река моя, Десна, Жёлтые излучины. 1936 |
* * *Над Нерусой ходят грозы, В Чухраях грохочет гром, — Бор, стога, ракиты, лозы — Всё украсив серебром. Весь в широких, вольных взмахах, По траве, сырой от рос, Бродит в вышитых рубахах Буйной поймой сенокос. Только ты, мой холм безлесный, Как раздел грозовых туч, В синеве блестишь небесной Меловым изгибом круч. Плещут весла перевоза У прибрежья: там, внизу, Ярко-красные стрекозы Плавно никнут на лозу. А поднимешься на гребёнь — Сушь, бурьяны, знойный день, Белых срывов жгучий щебень, Пятна дальних деревень... Льнут к нему леса и пашни, Как дружина к королю... Я люблю его как башню: Высь дозорную люблю. 1934 |
ПАМЯТИ ДРУГАБыл часом нашей встречи истинной Тот миг на перевозе дальнем, Когда пожаром беспечальным Зажглась закатная Десна, А он ответил мне, что мистикой Мы правду внутреннюю чуем, Молитвой Солнцу дух врачуем И пробуждаемся от сна. Он был так тих — безвестный, седенький, В бесцветной куртке рыболова, Так мудро прост, что это слово Пребудет в сердце навсегда. Он рядом жил. Сады соседили. И стала бедная калитка Дороже золотого слитка Мне в эти скудные года. На спаде зноя, если душная Истома нежила природу, Беззвучно я по огороду Меж рыхлых грядок проходил, Чтоб под развесистыми грушами Мечтать в причудливых беседах О Лермонтове, сагах, ведах, О языке ночных светил. В удушливой степной пыли моя Душа в те дни изнемогала. Но снова правда жизни стала Прозрачней, чище и святей, И над судьбой неумолимою Повеял странною отрадой Уют его простого сада И голоса его детей. Порой во взоре их задумчивом, Лучистом, смелом и открытом, Я видел грусть: над бедным бытом Она, как птица, вдаль рвалась. Но мне — ритмичностью заученной Стал мил их труд, их быт, их город. Я слышал в нём — с полями, с бором, С рекой незыблемую связь. Я всё любил: и скрипки нежные, Что мастерил он в час досуга, И ветви гибкие, упруго Нас трогавшие на ходу, И чай, и ульи белоснежные, И в книге беглую отметку О Васнецове, и беседку Под старой яблоней в саду. Я полюбил в вечерних сумерках Диванчик крошечной гостиной, Когда мелодией старинной Звенел таинственный рояль, И милый сонм живых и умерших Вставал из памяти замглённой, Даря покой за путь пройдённый И просветленную печаль. Но всех бесед невыразимее Текли душевные встречанья В полу-стихах, полу-молчаньи У нелюдимого костра — О нашей вере, нашем Имени, О неизвестной людям музе, О нашем солнечном союзе Неумирающего Ра. Да. тёмные, простые русичи, Мы знали, что златою нитью Мерцают, тянутся наитья Сюда из глубей вековых, И наша светлая Нерусочка, Дитя лесов и мирной воли, Быть может, не любила боле Так никого, как нас двоих. Журчи же, ясная, далекая, Прозрачная, как реки рая, В туманах летних вспоминая О друге ласковом твоём, О том, чью душу светлоокую В её надеждах и печали, В её заветных думах, знали, Быть может, ты и я — вдвоём. |
* * *Чуть колышется в зное, Еле внятно шурша, Тихошумная хвоя, Стран дремучих душа. На ленивой опушке, В землянике, у пней, Вещий голос кукушки Знает счёт моих дней, Там, у отмелей дальних — Белых лилий ковши, Там, у рек беспечальных, Жизнь и смерть хороши. Скоро дни свои брошу В эту мягкую глубь... Облегчи мою ношу. Приласкай, приголубь. 1939 |
* * *Весёлым, как вечный мальчишка — Адам — Отдаться реке полноводной; По сёлам, по ярмаркам, по городам Коснуться плоти народной; Вдыхать, осязать, слушать, следить Стоцветного мира мельканье, Вплетаясь, как мириадная нить, В его священные ткани. Учения высокоумных книг Отдать бездомным ночлегам, С луной, опускающейся в тростник, С болотами, с волчьим бегом; Отдать их лугам, широким лугам, Где в воздух, пьяный, как брага, Летит сенокосов звенящий гам С оврага и до оврага. Когда же развеешь в полях наугад Всех песен легкие звуки — Отдать свой незримый, бесценнейший клад В покорные нежные руки. 1936 |
ИЗ ДНЕВНИКАНа день восьмой открылся путь чугунный, Лазурных рельсов блещущий накал: Они стремились на восток, как струны, И синий воздух млел и утекал. Зной свирепел, как бык пред стягом алым: Базарный день всех поднял ото сна, И площадь добела раскалена Была перед оранжевым вокзалом. То морс, то чай в трактире под окном Я пил, а там, по светло-серой пыли, Сновал народ и женщины спешили За ягодами и за молоком. Мужчины, женщины — все были смуглы, И, точно абиссинское шоссе, Следами пальцев, маленьких и круглых, В глаза пестрили мостовые все. По рынку ли, у чайных, у застав ли Я проходил — народ кишел везде, Был выходной, и множество из Навли Брело на пляж: к воде! к воде! к воде! Плоть жаловалась жаждою и потом. Когда же звёзды блёклые взошли, Я услыхал глухую дрожь земли, Свисток и гул за ближним поворотом. Восторг мальчишеской свободы есть В гремящей тьме ночного перегона: Не заходя в дремотный чад вагона, На мчащейся его подножке сесть, Сощурившись от острых искр и пыли, Сжав поручень, пить быстроту, как хмель, Чтоб ветром злым в лицо хлестали крылья Ночных пространств — небес, озер, земель. Как весело, когда поют колеса, Здесь, под рукой, грохочут буфера! Едва заметишь — мост, огни, откосы, Блеск лунных рек, как плиты серебра, А из лесов — протяжный, дикий, вкусный Росистый дух с лужаек и глубине... ...Ход замедляется: навстречу мне Душмяным мраком дышит пост «Нерусный». Кто знает, чем волнует нашу кровь Такой полет в двоящемся пространстве, И что за демон безрассудных странствий Из края в край нас гонит вновь и вновь. Но хорошо таёжное скитанье Холодным лязгом стали пересечь, Всех токов жизни дрожь и трепетанье Пить залпом, залпом, и в стихе сберечь. 1936 |
БАЗАРХрупки ещё лиловатые тени И не окреп полуденный жар, Но, точно озеро в белой пене, В белых одеждах летний базар. Мимо клубники, ягод, посуды, Через лабазы, лавки, столбы, Медленно движутся с плавным гудом, С говором ровным реки толпы: От овощей — к раскрашенным блюдам, И от холстины — к мешкам крупы. Пахнут кошёлки из ивовых прутьев Духом Нагретой солнцем лозы... Площадь полна уже, но с перепутьев Снова и снова ползут возы. Лица обветренны, просты и тёмны, Взгляд — успокаивающей голубизны, Голос — неторопливый и ровный, Знающий власть полевой тишины; Речи их сдержанны, немногословны, Как немногословна душа страны. Если ты жизнь полюбил — взгляни-ка, Как наливной помидор румян, Как сберегла ещё земляника Запах горячих хвойных полян! Справа — мука, белоснежней мела, Слева же — сливы, как янтари; Яйца прозрачны, круглы и белы, Чудно светящиеся изнутри, Будто сам день заронил в их тело Розовый, тёплый луч зари. Кто объяснит, отчего так сладко Между телег бродить вот так И отдавать ни за что украдкой Рубль, двугривенный, четвертак. Может быть, требуют жизнь и лира, Чтобы, благоговеен и нем, К плоти народа, как в тихие виры, Ты, наклонясь, уронил совсем Душу в певучую реку мира, Сам ещё не понимая, зачем. 1937 |
* * *Не мнишь ли ты, что эгоизм и страх Пустынников в трущобу уводили? Кто б ни был прав, но в ангельских мирах Дивятся лучшие их неприметной силе. Нет, не забыл я страшные века, Гнетущий пласт нужды, законов, быта, Куда людская жгучая тоска Была судьбой, как семя в прах, зарыта. Когда от битв дымился каждый дол, Когда бедой грозились злые дали, Одни лишь схимники свой наивысший долг Своею жизнью молча утверждали. Хмель естества дотла испепелив, Приняв в народе имя страстотерпцев, Страданье твари — птиц, людей и нив Они впитали целокупным сердцем. Ушкуйник, смерд, боярин и купец Их, как владык таинственных, просили Внести за них сокровище в ларец — В незримый Кремль, в небесный Град России. За грех царей, за буйства пьяных сел, За кривду войн, за распри, за разруху, Они за нас — за всех, за вся, за всё — Несли страду и горький подвиг духа. — В наш поздний век — кто смеет на Руси Измерить мощь молитвы их смиренной, Кто изъяснит, чья помощь в небеси Её хранит над самою геенной? Нет боле чуда? — Ложь! — Есть чудеса, Я каждый миг их отголоскам внемлю, Есть внутренний затвор, скиты, леса, Есть тайные предстатели за землю. Пусть многогранней стала вера их И больше струй вмещает гибкий догмат, Но древний дух всё так же твёрд и тих, Необорим и грузом бед не согнут. 1950 |
* * *Ткали в Китеже-граде, Умудрясь в мастерстве, Золочёные пряди По суровой канве. Вышивали цветами Ослепительный плат Для престола во храме И для думных палат. Но татарские кони Ржут вот здесь, у ворот; Защитить от погони Молит Деву народ, И на дно голубое, В недоступную глушь, Сходят чудной тропою Сонмы праведных душ. Там служенья другие, У иных алтарей; Там вершит литургию Сам Исус Назарей... Недовышит и брошен Дивный плат на земле, Под дождём и порошей, В снежных бурях и мгле. Кто заветные нити Сохранил от врага — Наклонитесь! падите! Поцелуйте снега, В лоне отчего бора Помолитесь Христу, Завершайте Узоры По святому холсту. 1950 |
* * *Мы прикоснулись, как Антей, К извечной Матери своей, Чтоб
Звуча прозрачно, как свирель,лира, Запела про восторг и цель Троп
мира, — Зелёных, влажных троп, где нам Открыла свой бездонный храм Тишь
Где сходятся на Отчий брегхвои, Природа-мать и человек — Лишь
двое. О, мы не те, кто покидал Гражданских битв бурлящий вал, Вир
Узрев во всём, что любим мы,пенный, Соблазн греха, личину тьмы, Мир
тленный, Кто бледным схимником в скиту, Благословляя нищету Врат
Ценил лишь ангельский итог,узких, Творя Небесный Кремль — чертог, Град
русских. Да: цель как прежде — Вечный Град, И не вернёт никто назад К ней
Но путь не тот, из нас любойзванных, Овеян ширью грозовой Дней
бранных. Нам внятны зарева идей, Восстаний гул, тоска людей, Боль
Наш дух расширили века,сирых; Нам сладкой горечью горька Соль
мира. Мы — над обрывом, у каймы Народовластвующей тьмы В час
Всечеловеческий просторсудный. За ним, и слышен дальний хор, Глас
чудный. Тысячеслоен космос. Есть Миры, откуда шлёт нам весть Тень
Но нам — молчать о слое том.Девы, Пусть раньше отгрохочет гром — День
Гнева. О, этой книги странный стих — Лишь знак о тайнах золотых, — Пусть
Рассказ, как сердце обрелопервый, — К богам стихий, сквозь их тепло Путь
верный. Круг стихиалей — цикл миров. Их свет скользит в наш тесный кров, Тих,
Их дружба добрая чиста,вечен. И нет вражды к словам Христа В их
речи. Да, Третий Рим лежит в золе, Дорог в отшельнической мгле Нет
Из тонких иноческих рукдале. Наперсники свободных вьюг Свет
взяли. 1950 |