Рабиндранат Тагор

КАБУЛИВАЛА

Моя маленькая пятилетняя дочка Мини минуты не могла посидеть спокойно. Едва ей исполнился год, она уже научилась говорить, и с тех пор, если только не спала, была просто не в состоянии молчать. Мать часто бранила её за это, и тогда Мини умолкала, но я не мог так поступать с ней. Молчание Мини казалось мне настолько противоестественным, что долго я его не выдерживал, поэтому со мной девочка беседовала особенно охотно.
Как-то утром сел я было за семнадцатую главу моей повести. Но тут вошла Мини и начала:
— Папа, наш сторож Рамдоял называет ворону — каува! Он ведь ничего не знает, правда?
Я хотел объяснить ей, что в разных языках все вещи называются по-разному, но она тут же стала болтать о другом:
— Знаешь, папа, Бхола говорит, что на небе слон выливает из хобота воду и от этого идет дождь. И как это Бхола могла такое сказать?! Ей бы только болтать. День и ночь болтает! — И, не ожидая, пока я выскажу свое мнение на этот счет, вдруг спросила: — Папа, а кто тебе мама?
“Свояченица”, — хотел было я сказать, но решил не шутить.
— Иди поиграй с Бхолой, Мини. Я сейчас занят.
Но она не ушла, а села у моих ног, возле письменного стола, и быстро, быстро стала нараспев приговаривать “агдум-багдум”, похлопывая в такт по коленям. А в это время в моей семнадцатой главе Протапшинхо вместе с Канчонмалой темной ночью прыгнул в воду из высокого окна темницы.
Окна моего кабинета выходили на улицу. Вдруг Мини бросила свое “агдум-багдум”, подбежала к окну и закричала:
— Кабуливала, эй, кабуливала!
По дороге усталой походкой шёл высокий афганец. Одет он был в широкое грязное платье, на голове — чалма, за плечами — мешок, а в руках — штук пять коробов с виноградом. Трудно предположить, какие мысли зародились в головке моей проказницы, когда она позвала его. Я же подумал: “Вот теперь явится это злосчастье с мешком за плечами, и моя семнадцатая глава так и останется незаконченной”.
Но когда афганец обернулся на зов Мини и, широко улыбаясь, направился к нашему дому, она со всех ног бросилась на женскую половину. Мини была убеждена, что в мешке у афганца можно обнаружить двух-трех таких же ребятишек, как она, стоит только немного порыться в нём.
Афганец подошёл к дому и с улыбкой поклонился мне. Я подумал, что, хотя положение Протапшинхо и Канчонмалы весьма критическое, мне все же следует что-нибудь купить у человека, раз уж его позвали.
Я купил у него немного фруктов. Потом мы побеседовали. Поделились своими соображениями насчет политики Абдур Рахмана, русских, англичан.
Наконец он поднялся, собираясь уходить, и спросил:
— Бабу, а куда убежала твоя дочка?
Я решил рассеять напрасные страхи Мини и позвал её. Но, прижимаясь ко мне, трусишка подозрительно глядела на афганца и его мешок.
Рохмот достал из мешка горсть кишмиша и сухих абрикосов и протянул ей, но она не взяла угощения, ещё подозрительнее посмотрела на него и крепче прижалась к моим коленям. Так состоялось их первое знакомство.
Как-то утром спустя несколько дней я вышёл по своим делам из дому. Моя дочурка сидела на скамейке возле двери и оживленно болтала о чем-то. И рядом, на земле, я увидел того афганца; он с улыбкой слушал её, вставляя время от времени свои замечания на ломаном бенгальском языке. За весь пятилетний жизненный опыт Мини ещё не случалось иметь такого терпеливого слушателя, не считая отца. Тут я заметил, что подол её полон кишмиша и миндаля.
— Зачем ты ей дал это? Больше не делай так, — сказал я афганцу и, вынув из кармана полрупии, протянул ему. Он не смутился, взял деньги и опустил их в мешок.
Вернувшись домой, я увидел, что эти полрупии подняли шум на целую рупию.
Мать Мини держала в руке белый блестящий кружочек и строго спрашивала девочку:
— Где ты взяла эти деньги?
— Кабуливала дал.
— Как ты посмела их взять?
Мини готова была расплакаться.
— Я не брала, он сам дал.
Спасая Мини от грозящей беды, я увел её из комнаты.
Оказалось, это была не вторая встреча Мини с афганцем. Все это время он приходил почти ежедневно и взятками в виде миндаля и фисташек завоевал её маленькое жадное сердечко.
Я узнал, что у них были свои забавы и шутки. Так, едва завидев Рохмота, Мини, смеясь, спрашивала его;
— Кабуливала, а кабуливала, что у тебя в мешке?
— Сло-он, — смешно гнусавил Рохмот.
Шутка была немудрёная, но обоим становилось весело. Да я и сам радовался, слушая в осенние утра простодушный смех этих двух детей — взрослого и совсем ребенка.
Было у них ещё одно развлечение. Рохмот говорил Мини:
— Смотри, малышка, никогда не ходи в дом свёкра.
В бенгальских семьях девочки с самых ранних лет приучаются к словам “дом свёкра”, но мы, люди до некоторой степени современные, не знакомили Мини с этим понятием. Поэтому она не могла уразуметь просьбы Рохмота. Однако не в характере девочки было молчать, когда её о чем-нибудь спрашивали, и она, в свою очередь, интересовалась:
— А ты пойдешь в дом свёкра?
— Я его изобью, — грозил Рохмот воображаемому свёкру увесистым кулаком. И, представляя себе, в какое смешное положение попадет незнакомое ей существо, называемое свёкром, Мини звонко смеялась.
Осень. Чудесная пора! Цари древности в это время года отправлялись покорять мир. Мне никогда не приходилось выезжать из Калькутты, и я приучил себя мысленно бродить по вселенной. Словно узник, прикованный цепями, я постоянно тосковал по вольному миру. Стоило мне услышать название какой-нибудь страны, как я в мыслях своих переносился туда; стоило повстречать чужестранца, и в воображении моём возникала хижина у реки среди гор и лесов, рисовались картины радостной и привольной жизни.
Но я так привык ко всему, что меня окружало! Казалось, обрушится весь мой небольшой мир, если я покину свой угол. Вот и теперь беседы с афганцем, которые мы вели по утрам в моём маленьком кабинете, вполне заменяли мне путешествия. Низким раскатистым голосом на нескладном бенгальском языке рассказывал он о своей стране; и перед моими глазами, как в калейдоскопе, возникали высокие, почти неприступные горы, бурые, обожженные солнцем; меж волнами этих громад протянулась узкая пустынная дорога, медленно движется по ней караван верблюдов, купцы в тюрбанах и проводники — кто на верблюде, кто пешком, одни с копьями, у других старинные кремневые ружья.
Мать Мини боялась всего на свете. Услышит шум на улице, и уже ей кажется, что на наш дом нападают толпы пьяных бродяг. Всю жизнь (правда, не очень долгую) ей мерещились воры, разбойники, пьяницы, змеи и тигры, ядовитые насекомые, тараканы и солдаты и ещё малярия, не менее опасный враг.
Тревожили мать Мини также частые посещёния Рохмота. Не раз просила она меня получше присматривать за ним. Я смеялся над её подозрениями, но она не уступала.
— Разве не похищают детей? Разве в Афганистане нет рабства? Разве не может этот великан афганец украсть ребенка?
Я соглашался с ней, но говорил, что в данном случае страхи её совершенно напрасны. Однако убедить её было трудно. И все же я не мог запретить Рохмоту приходить к нам.
Каждый год в средине месяца магх Рохмот отправлялся на родину. К этому времени он спешил собрать все долги. У него не оставалось ни одной свободной минуты, но он никогда не забывал заглянуть к Мини. Во время этих встреч оба они принимали вид заговорщиков. Если Рохмот почему-либо не мог прийти утром, он заходил вечером. Бывало, увидишь при сумеречном освещёнии комнаты высоченную фигуру в длинной рубахе и широких штанах, всю увешанную мешками, и в самом деле становится не по себе. Но прибегала Мини, смеясь и крича: “Кабуливала, а кабуливала!”, начинались бесхитростные шутки, весёлый смех, и на сердце у меня становилось светлее.
Однажды утром я сидел в своем кабинете за корректурой. Последние зимние дни выдались особенно холодными, стояла настоящая стужа. Через окно в комнату падали лучи солнца иложились под стол мне на ноги. Мягкое тепло их приятно согревало.
Было около восьми часов. Почти все люди, которые ещё на заре, повязав голову шарфом, вышли на утреннюю прогулку уже вернулись домой.
Вдруг на улице послышался шум. Я посмотрел в окно и увидел, как двое стражников ведут связанного Рохмота. За ними бежала толпа любопытных ребятишек. На одежде Рохмота были следы крови, а в руках у одного из стражников — окровавленный нож. Я вышёл из дому, остановил стражника и спросил, что случилось.
Сначала от него, а затем и от самого Рохмота я узнал, что наш сосед задолжал Рохмоту за рампурскую шаль, но потом отказался от своего долга. Разгорелась ссора, во время которой Рохмот всадил в лгуна нож. И вот теперь он шёл и ругал лжеца на чем свет стоит.
В это время из дому выбежала Мини.
— Кабуливала, эй, кабуливала!
Мгновенно лицо Рохмота расцвело радостной улыбкой. Сегодня за плечами у него не было мешка, поэтому между ними не могло произойти обычного разговора. Мини лишь спросила:
— Ты пойдешь в дом свёкра?
— Да, да. Как раз туда я и иду! — засмеялся Рохмот. Но ответ его не рассмешил Мини. Тогда Рохмот сказал, показывая взглядом на свои руки:
— Я бы побил свёкра, да вот руки связаны.
Рохмота обвинили в убийстве и на несколько лет посадили в тюрьму.
За обычными, повседневными делами я забыл о нём и ни разу не вспомнил, что всё это время Рохмот, свободный житель гор, томится за решеткой.
А поведение Мини (это приходится признать и её отцу), непостоянной Мини, было просто позорно. Она легко забыла своего старого друга, сменив его на конюха Ноби. Но чем старше она становилась, тем чаще друзей заменяли подруги. Теперь её нельзя было увидеть даже в комнате отца. Мы отдалились друг от друга.

Минуло несколько лет. Снова наступила осень. Пришла пора выдавать Мини замуж. Свадьбу решили сыграть во время праздника Дурги. Вместе с обитательницей Кайласы радость моя должна была покинуть родительский дом, погрузив его во мрак, и уйти к мужу.
Утро занялось прекрасное. Умытое дождями, солнце сияло, как расплавленное золото. Даже грязным, облупившимся домишкам, которые теснились в переулках Калькутты, его лучи придавали особую прелесть.
Уже с рассветом в доме зазвучала флейта. Казалось, стоны её вырываются из моей груди. Печальная мелодия и боль предстоящей разлуки заслонили собою весь мир, так чудесно озаренный лучами осеннего солнца. Да... сегодня Мини выходит замуж.
С самого утра дом был полон шума, говора, одни приходили, другие уходили. Во дворе строили навес из бамбука. Звенели люстры, которыми украшали все комнаты и веранду.
Я сидел у себя в кабинете и просматривал счета, когда вошёл Рохмот.
Сначала я не узнал его. Мешка за плечами не было, длинные волосы острижены, не чувствовалось в нём и былой бодрости. Только улыбка осталась прежней.
— О, это ты, Рохмот? Откуда ты явился?
— Вчера вечером меня выпустили из тюрьмы.
Сердце моё болезненно сжалось. Я никогда раньше не видел так близко убийц, и мне не хотелось, чтобы в такой счастливый день этот человек был среди нас.
— Сегодня мы все заняты, Рохмот. Мне некогда разговаривать с тобой.
Он тотчас повернулся и пошёл из комнаты, но в дверях остановился и нерешительно спросил:
— А можно мне повидать девочку?
Рохмот, очевидно, думал, что Мини всё такая же, как раньше. Казалось, он даже ждал, что она сейчас вбежит с криком:
“Кабуливала, эй, кабуливала!” —и все будет так, как во время их прежних веселых встреч. В память о старой дружбе он даже захватил корзинку винограда и немного кишмиша и миндаля, завернутых в бумагу. Наверно, выпросил все это у приятеля-земляка, — своего-то у него ничего теперь не было.
— Сегодня все в доме заняты, — повторил я. Ответ мой, видно, огорчил Рохмота. Он постоял некоторое время молча, пристально глядя на меня, и наконец произнес:
— Салам, бабу!
На душе у меня стало как-то нехорошо. Я хотел позвать его, как вдруг он сам вернулся.
— Вот виноград и немного кишмиша с миндалём. Это для девочки. Отдайте ей.
Я взял фрукты и хотел заплатить ему, но он схватил меня за руку.
— Вы очень добры. Я всегда буду помнить это. Но не надо денег... Бабу, у меня дома такая же девочка, как у тебя... Я приносил немного сладостей твоей дочке, а думал о своей... Я не торговать приходил...
Он сунул руку в складки своей широкой одежды, вытащил грязную бумажку и, бережно развернув её, положил передо мною на стол.
Я увидел отпечаток маленькой детской руки. Это была не фотография, не портрет, нет, это был просто отпечаток руки, намазанной сажей. Каждый год Рохмот приходил в Калькутту торговать фруктами и всегда носил на груди этот листок. Ему казалось, будто нежное прикосновение детской ручки согревает его страдающую душу.
На глаза у меня навернулись слезы. Я забыл, что он — торговец фруктами из Кабула, а я — потомок благородного бенгальского рода. Я понял, что мы равны, что он такой же отец, как и я.
Отпечаток руки маленькой жительницы гор напомнил мне о моей Мини. Я тотчас приказал позвать её из внутренних комнат. Там запротестовали, но я ничего не хотел слушать. Одетая в красное шёлковое сари, как и подобало невесте, с сандаловыми знаками на лбу, Мини стыдливо подошла ко мне.
Увидев её, афганец растерялся. Он совсем иначе представлял себе их встречу после стольких лет разлуки. Наконец он улыбнулся и спросил:
— Маленькая, ты идешь в дом свёкра?
Теперь Мини понимала значение этих слов. Она не ответила на вопрос Рохмота, как бывало раньше, а смутилась, покраснела и отвернулась. Я вспомнил первую встречу Мини с афганцем, и мне стало грустно.
Когда Мини ушла, Рохмот, тяжело вздохнув, опустился на пол. Он вдруг ясно понял, что и его девочка за эти годы выросла, что и ему предстоит новая встреча и он не увидит свою дочку такой, какой оставил. Кто знает, что произошло за эти восемь лет!
Мягко светило осеннее утреннее солнце. Пела флейта. Рохмот сидел здесь, в одном из переулков Калькутты, и видел перед собой пустынные горы Афганистана.
Я дал ему денег.
— Возвращайся домой, Рохмот, и пусть твоя радостная встреча с дочерью принесет счастье моей Мини.
Мне пришлось несколько урезать расходы на празднество. Я не смог зажечь столько электрических ламп, сколько хотел, не пригласил оркестра. Женщины выражали неудовольствие. Зато праздник в моём доме был озарен светом счастья.

1892



Примечания

(*) Кабуливала — здесь: афганец, наподобие 'московит'.
(*) Каува — ворона (хинди).
(*) "Агдум-багдум" — детская игра-скороговорка.
(*) Абдур Рахман — эмир Афганпстава с 1880 по 1901 г.
(*) Кайласа — название одной из горных вершин Гималаев, где, по преданию, живет бог Шива со своей супругой Кали Дургой.