Поэма
1 Любим халифом Иоанн; Но от него бежит покой, И раздавался уж не раз Но шум и блеск его тревожит, И тот просящему в ответ: К нему певец: «Твой щедрый дар, И рёк халиф: «В твоей груди И вот правителя дворцы |
2 Благословляю вас, леса, Зачем не в то рождён я время, 3 Часы бегут. Ночная тень Смеркалось. Пар струился синий; |
4 «Отшельники Кедронского потока, Из вас его вручаю одному: И лишь назвал игумен это имя, «Благословен сей славный божий воин, Тут из толпы один выходит брат; Коль под моим началом хочешь быть, Коль ты пришел отшельником в пустыню, Замолк монах. Нежданный приговор И неподвижен долго он стоял, И начал он: «Моих всю бодрость сил, Но ты велишь скорбеть мне и молчать — Так вот где ты таилось, отреченье, Настаньте ж, дни молчания и муки! Спустися, ночь, на горестного брата Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный! О мой Господь! Прости последний стон, Свершилось. Мрака набегают волны. |
5 В глубоком ущелье, |
6 Порою в тверди голубой |
7 Тщетно он просит и ждёт от безмолвной юдоли покоя, |
Над вольной мыслью Богу неугодны
Насилие и гнёт: Она, в душе рождённая свободно, В оковах не умрёт! Ужели вправду мнил ты, близорукий,
Сковать свои мечты? Ужель попрать в себе живые звуки Насильно думал ты? С Ливанских гор, где в высоте лазурной
Белеет дальний снег, В простор степей стремяся, ветер бурный Удержит ли свой бег? И потекут ли вспять струи потока,
Что между скал гремят? И солнце там, поднявшись от востока, Вернётся ли назад? |
8 Колоколов унылый звон Тропарь «Какая сладость в жизни сей Как ярый витязь смерть нашла, Средь груды тлеющих костей И ты, предстательница всем! Иду в незнаемый я путь, |
9 Так он с монахами поёт. |
10 Прошла по лавре роковая весть, Но, словно столб, наставник непреклонен, Пусть он обходит лавры чёрный двор, Презренье, други, на певца, И старца речь дошла до Дамаскина. Тот, кто с вечною любовию Вы, чьи лучшие стремления 11 Темнеет. Пар струится синий; Виденье скрылось в облаках, |
12 Воспой же, страдалец, воскресную песнь!
Возрадуйся жизнию новой! Исчезла коснения долгая плеснь, Воскресло свободное слово! Того, кто оковы души сокрушил,
Да славит немолчно созданье! Да хвалят торжественно Господа сил
И солнце, и месяц, и хоры светил, И всякое в мире дыханье! Блажен, кому ныне, Господь, пред Тобой
И мыслить и молвить возможно! С бестрепетным сердцем и с тёплой мольбой
Во имя Твоё он выходит на бой Со всем, что неправо и ложно! Раздайся ж, воскресная песня моя!
Как солнце взойди над землею! Расторгни убийственный сон бытия
И, свет лучезарный повсюду лия,
Громи, что созиждено тьмою! Не с диких падает высот, То Иоанна льётся речь, Не солнце красное встаёт; То слышен всюду плеск народный, |
1858 <?>
Уже отпечатанный номер «Русской беседы» был, по настоянию III Отделения, задержан Московским цензурным комитетом, постановившим изъять из него поэму. Однако министр народного просвещения Е.П. Ковалевский разрешил выпустить журнал в свет. Источником поэмы является житие богослова и автора церковных песнопений Иоанна Дамаскина (VII —VIII вв.). Сравнение с житием поэмы показывает, что тема поэта и поэтического творчества играет в «Иоанне Дамаскине» значительно большую роль, чем в житии, а чисто религиозные мотивы последнего отошли на второй план. Толстой с первых же страниц называет Иоанна «певцом», и это слово повторяется десятки раз. Характер переработки источника, лишь одним эпизодом которого воспользовался Толстой, находится в непосредственной связи с центральной идеей поэмы: свобода поэтического слова, независимость художника и огромное моральное воздействие искусства на человечество, разумеется, в том их романтическом понимании, которое входило как составная часть в мировоззрение Толстого. Современники указывали на автобиографическую подоплеку основного мотива поэмы. Стремление быть «вполне художником» и желание освободиться от службы при дворе, с особой остротой ощущавшееся Толстым в эти годы, и натолкнули его, по-видимому, на эту тему. Сам поэт не был удовлетворен началом «Иоанна Дамаскина» и 7-й главой. «Глава гекзаметрами, — писал он Маркевичу 4 февраля 1859 г., — не согласуется с остальными». А в письме к Аксакову от 31 декабря 1858 г. Толстой признался: «Вообще эпическая сторона мне не дается, все тянет меня в лирисм, а иногда и в драматисм».