Посвящается памяти Моцарта и Гофмана
Aber das ist die entsetzliche Folge des Sündenfalls, dass der Feind die Macht behielt, dem Menschen aufzulauern, und ihm selbst in dem Streben nach dem Höchsten, worin er seine göttliche Natur ausspncht, böse Fallstricke zu legen Dieser Conflict der göttlichen und dämonischen Kräfte erzeugt den Begriff des irdischen, so wie der erfochtene Sieg den Begriff des überirdischen Lebens.
(Но таково несчастное последствие грехопадения, что враг получил силу подстерегать человека и ставить ему злые ловушки даже в его стремлении к высшему, в котором сказывается его божественная природа. Это столкновение божественных и демонических сил обусловливает понятие земной жизни, точно так же, как одержанная победа — понятие жизни неземной.
Гофман)
Красивая страна. Весенний вечер. Захождение солнца. Небесные духи спускаются на землю.
Д у х и Из иной страны чудесной, О д и н д у х Жаль мне рода, что для хлеба Д р у г о й д у х Все явления вселенной, Т р е т и й д у х Бог один есть свет без тени! Ч е т в ё р т ы й д у х Мирозданием раздвинут, П я т ы й д у х И усильям духа злого Ш е с т о й д у х Вечно вкруг текут созвездья, С е д ь м о й д у х Вот она, весна младая, В с е На изложинах росистых, |
П р о х о д я т о б л а к а Миновало холодное царство зимы, И, навстречу движенью живому,
В юных солнца лучах позлатилися мы
И по небу плывём голубому.
Миновало холодное царство снегов,
Не гонимы погодою бурной,
В парчевой мы одетые снова покров,
Хвалим Господа в тверди лазурной!
Р а с ц в е т а ю т ц в е т ы Снова небо с высот улыбается нам,И, головки подняв понемногу,
Воссылаем из наших мы чаш фимиам,
Как моление Господу Богу!
|
П р о л е т а ю т ж у р а в л и По небесным пространствам спеша голубым, Где нас видеть едва может око,
Ко знакомым местам мы летим и кричим,
Длинной цепью виясь издалека.
Видим сверху мы праздник весёлый земли,
Здесь кончается наша дорога,
И мы кружимся вкруг, журавли, журавли,
Хвалим криками Господа Бога!
О з ё р а и р е к и Зашумели ручьи, и расторгнулся лед, И сквозят тёмно-синие бездны,
И на глади зеркальной таинственных водВозрождённых небес отражается свод В красоте лучезарной и звездной!
И вверху и внизу все миры без конца,
И двояко является вечность:
Высота с глубиной хвалят вместе Творца,
Славят вместе его бесконечность!
Солнце зашло. |
В р о щ е з а п е в а е т с о л о в е й Нисходит ночь на мир прекрасный, Д у х и Блажен, кто прост и чист душою, С о л о в е й Весны томительная сладость, Д у х и Чем тени сумрачней ночные, Явлений двойственность храня, — Блаженны мы, что наша доля Быть представителями дня! Пути Творца необъяснимы, Его судеб таинствен ход, Блажен, кто всех сомнений мимо Дорогой светлою идёт! |
Г о л о с Прекрасно всё. Я радуюсь сердечно, Что на земле теперь весна.
Жаль только, что её краса недолговечнаИ декорация уж слишком непрочна! Д у х и Кем здесь нарушена святая тишина? Г о л о с Я живописи тень. Я тёмный фон картины, Я нечто вроде общей оболочки,
Я чёрная та ткань,
По коей шьёте вы нарядные цветочки.Д у х и Зарницы блещут. Из болот
Седой туман клубится и встаёт,
Земля под нами задрожала —
О братья, близко здесь недоброе начало!
Г о л о с Хотя не Слово я, зато я все слова! По математике я — минус,
По философии — изнанка божества;Короче, я ничто; я жизни отрицанье; А как господь весь мир из ничего создал, То я тот самый матерьял,
Клеветникам назло, прогресс во всём любя,Который послужил для мирозданья. Чтоб было что-нибудь, я в дар принес себя, Не пожалел отдать часть собственного теста, Чтоб вылепиться мог вселенной сложный шар; А так как быть нельзя, не занимая места, То в остальное он вошел, как в свой футляр. Когда вы, полные восторженной хвалою, Поднявши очи к небесам,
Акафисты свои поёте фистулою,
Я к звонким вашим дишкантам
Фундаментальный бас.
Д у х и По дерзостным речам
Тебя узнать легко. Явись же лучше к нам
И не веди происхожденья Г о л о с Мне грамоту мою отстаивать — бесплодно; Во мне так много есть сторон,
Мы будем на моё смотреть происхожденье,
Что быть готов я, коль угодно, Не что иное, как бурбон. Но если с этой точки зренья Тогда осмелюся сказать,
Вам не во гнев и не в обиду, Что я, имев несчастье потерять
Архангельский мой вид, лишился вовсе виду.Поэтому, коль я вам подлинно собрат, То одолжите мне, любезные собратья, Какой-нибудь наряд,
Приличный облик или платье!
Д у х и Бери любой; явися нам С а т а н а
(является в виде черного ангела)
Вот так известен я певцам, |
В первоначальной редакции драма заканчивалась раскаянием и перерождением Дон Жуана: он монах и умирает в монастыре.
Отвечая на критические замечания Б. М. Маркевича, Толстой следующим образом раскрывал свой замысел: «...В ранней молодости он любил по-настоящему, но, постоянно обманываясь в своих чаяниях, он в конца концов перестал верить в идеал и горькое наслаждение стал находить, попирая ногами всё то, чему он некогда поклонялся. Я изображаю его в этот второй период. Привыкнув отрицать добро и совершенство, он не верит в них и тогда, когда встречает их в образе донны Анны. Своё чувство он принимает за похотливое желание, а между тем это любовь... Дон Жуан больше не верит в любовь, но наделен воображением столь пылким, что эта вера возвращается к нему всякий раз, как он отдается своему чувству, и в сцене с донной Анной он ему отдался, несмотря на то, что раньше намеревался её соблазнить... Он верил во всё, что говорил донне Анне, пока командор... не вернул его к действительности, ко всем его минувшим разочарованиям и к его теперешнему скептицизму, о котором он на минуту позабыл... Каждый, впрочем понимает «Дон Жуана» на свой лад, а что до меня, то я смотрю на него так же, как Гофман: сперва Дон Жуан верит, потом озлобляется и становится скептиком; обманываясь столько раз, он больше не верит даже и в очевидность» (письмо от 10 июня 1861 г.) Об истолковании образа Дон Жуана см. таже во вступительной статье, с. 29.