ПАЛЕСТИНСКАЯ МЕЛОДИЯГладит предутренний ветер вечно-священные камни. Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин. Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны, И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла. Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска, Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал. Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка... Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла. Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи, Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша, И разноликие толпы молятся снова и снова, К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша. 1930-е |
СЕРЕБРЯНАЯ НОЧЬ ПРОРОКАНад белоснежною Меккою — гибкой планеты хвост,
Дух песков накалённых
и острых могучих звёзд.
Звёзды вонзают в душу
тысячи звонких жал....
Благоговейный трепет
сердце пророка сжал.
Слышится ближе, ближе
шум непомерных крыл:
Конь с человеческим ликом
россыпи неба скрыл;
Грива — белыми волнами, сам он — словно туман;
Имя коню — Молния,
эль-Бохран.
Мчит пророка на север десятикрылый гонец,Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец,
Весь запылён пустынею,сполохами палим,
Сходит ночной наездникв спящий Иерусалим.
В уединённом храме ждут Моисей и Христос,
Вместе молятся троедо предрассветных рос.
И в выси, откуда Солнцечуть видимо, как роса,
Конь ездока возноситна Первые Небеса.
Иерархии гигантские ширятся впереди: Между очами ангела — тысяча дней пути... Но на последнее Небо глагол непреклонный звал: Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал,
И за покрывалами — голос, как ста водопадов шум,Как опоясанный громом и молниями
самум:
— Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран! —
Головокруженье... омут... отпрянувшие Небеса,
Звёзды, летящие вверх... Гаснущие голоса...Толща холодных туч... Старый кирпич
стен...
Ещё не остывшее ложеи плоти свинцовый плен.
По-прежнему бдит над Меккойбелой кометы хвост,
Дух песков остывающихи острых могучих звёзд.
1933 |
* * *Я уходил за городскую стражу,С моим народом навсегда порвав. Навстречу степь желтела низким кряжем И духом злым сухих и жёстких трав. Ты умоляла, стискивала руки, Но ты ль могла меня остановить? Я шёл на подвиг, на венец, на муки, Я цепи рвал, а ты была — лишь нить! Я говорил, что лишь духовный воин Узрит Мицор, где царствует Аллах, Что, бросив всё, я сделаюсь достоин С Ним говорить в пустыне на скалах. ———————
И вот, со скал слежу я караваны, Теченье солнц и смену быстрых лун; Я вслушался в протяжный ритм Корана И в письмена благочестивых сунн. Постом, молитвами, бессонным бденьем Я похоть чувств попрал и укротил, Врата души раскрыл святым виденьям, Чертог ума — наитью горних сил. Но властелин блаженного Мицора, Господь, не принял пламенную дань: Безгласно небо, безответны горы, И та же жажда жжёт мою гортань. ———————
Я проходил сквозь городскую стражу, Мой дерзкий подвиг в страхе оборвав. Степь назади серела низким кряжем И духом злым сухих и жёстких трав. Я умолял, я звал, ломая руки, Тебя, единственную, что любил, И зов мой гас, и разбивались звуки О мрамор памятников и могил. Ты позвала — зачем же я отвергнул? Ты умерла — я всё ещё живу... Господь любви! Куда ж Твой раб неверный Опустит праздную главу?
1935 |
БАР-ИЕГУДА ПРАЖСКИЙВетер свищет и гуляет сквозь чердак.На гвозде чернеет тощий лапсердак. Жизнь — как гноище. Острупела душа, Скрипка сломана и сын похоронён... Каждый вечер, возвращаясь без гроша, Я, как Иов прокажённый, заклеймён. Даже дети сквозь кухонный гам и чад «Вон, явился Богом прóклятый!» — кричат. И за милостыней рынком семеня, Гневом Вышнего терзаем и травим, Я кусаю руку, бьющую меня, Как бичуемый пророком Мицраим. А в колодце полутёмного двора — Драки, крики, перебранка до утра. Разверну ли со смирением Талмуд — Мудрость прáотцев строга и холодна: Точно факелоносители идут С чёрным пламенем святые письмена. И тогда я тайну тайн, врата ворот, Разворачиваю книгу Сефирот. К зыби символов в двоящемся стихе Приникаю, как к целебному ключу, Имя Господа миров — Йод — хэ — вов — хэ — Онемевшими устами лепечу. Так сегодня я забылся, и во сне, Вот, виденье громовое было мне. Видел я одновременно все края, Всё, что было и что будет впереди... Синим сводом распростёрт над миром Я, Солнце белое горит в моей груди. Мириады светоносных моих рук Простираются в волнующийся круг, Свет и жар — неистощимые дары — Мечет сердце, как бушующий костёр, И, рождаясь, многоцветные миры Улетают в раздвигаемый простор... Я проснулся, полумёртвый. Тьма везде. Лапсердак висит, как тряпка, на гвозде. 1935 |
ТИТУРЭЛЬ1 — Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосыНежней королевского золота, Тебе пажом надо стать... Отчего ты один? Где мать? — Титурэль моё имя. Я вышел, Когда рассказал мне дед О песне: он сам её слышал И прекраснее в мире нет. Ту песню ангелы пели В Сальватэрре, земле святой... Нет на свете другой мне цели, Как дорога к стране
той.
— Ты ошибся, дитя. Туда Надо плыть по многим морям. Попадают даже суда То к пиратам, то к дикарям; А когда каравелла в шторм На подводной рухнет скале — Яйца чаек, единственный корм, Испечёшь ты в тёплой золе. Но нечего будет пить, И когда оборвется нить, Ты обрадуешься концу. Возвращайся ж, дитя, к отцу. Меняются годы, несутся года и года, Мужает упорство, духовная крепнет страда, И встречные птицы с небесным лучом на крыле Всё дальше и дальше манят его в путь по земле. 2 — Кто ты, юноша? и куда?Благородна твоя стать,
Твои тонкие руки не знают труда, Тебе надо рыцарем стать! — Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером, Как Спаситель ходил по земле, Я достигну скорей Сальватэрры В этом мире, лежащем во зле. — В Сальватэрру путь долог и крут. Далека твоя цель, — не дойти! Византийцы в рабы продадут, Сарацины убьют по пути. — Но не знаю другой я цели; Невозможен мне путь иной. Помолись о рабе Титурэле, О дороге его земной. Меняются страны, несутся года и года, Встают из-за моря империи и города, И плачутся ветры, и волны бушуют во мгле О пламенном хоре, которого нет на земле. 3 — Без оружия?! Путник, зачемТы бредёшь в эту степь один? Азра пала, пал Вифлеем, По пятам спешит Саладин! — Но к неверным проникну легче я Без оружия и щита. Да будут щитом мне вера моя, Смирение и нищета. — Э, мы тоже верили прежде, Пока от бед и утрат Нас хранило, подобно надежде, Имя Конрада Монферрат. Но погиб он — и пламень веры Победы нам не стяжал: Оттеснены тамплиеры, И Тевтонский орден — бежал. Меняется время, несутся года и года, Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогда, — И чайки, и бури, и кедры на каждой скале Тоскуют о хоре, которого нет на земле. 4 — Мир тебе, странник Аллаха!Гостем быть удостой, Стопы от жаркого праха Под кровом шатра омой. Ты стар, голова в сединах, Но вижу: твой дух — в огне. Когда до святой Медины Дойдёшь — помолись обо мне. — Брат! Не святыня Каабы, Не царственный город Ислама Не мудрость учёных арабов, Не светоч Христова Храма — Иная жжёт меня рана, И жажда неутолима Ни пенной струей Иордана, Ни солнцем Иерусалима. Уж силы мои догорели, Но слава нищей судьбе... Молись о рабе Титурэле, Как я молюсь о тебе. В песках Сальватэрры влачатся года и года, — Барханы песчаные за чередой череда, — И лишь умирая, во всепоглощающей мгле, Услышит он голос, которого ждал на земле. Прострут ему ангелы дивную Кровь в Хрустале — Причастье и радость для мира, лежащего в зле, Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят, Хранил её вечно незыблемый град Монсальват. И будут сходить от обители по ледникам Народоводители к новым и новым векам, Пока на земле хоть один ещё есть пилигрим, Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим. 1934 |
* * *Мне радостно обнять чеканкой строк,
Как влагу жизни — кубком пира, Единство цели, множество дорог
В живом многообразье мира. И я люблю — в передрассветный миг
Чистейшую, простую негу: Поднять глаза от этих мудрых книг
К горящему звездáми небу. Как радостно вот эту весть вдохнуть —
Что по мерцающему своду Неповторимый уготован путь
Звезде, — цветку, — душе, — народу. 1935 |