Д. Андреев. Янтари

ЯНТАРИ

Усни, — ты устала... Гроза отгремела, Отпраздновал ливень ночную весну... Счастливому сердцу, счастливому телу Пора отойти к беспечальному сну. Светает... Свежеет... И рокот трамвайный Уже долетел с голубых площадей. Усни, — я мечтаю над нашею тайной — Прекрасною тайной цветов и детей. И кажется: никнет бесшумная хвоя, — Листва ли коснулась ресниц на весу? Быть может, блаженные Дафнис и Хлоя Дремали вот так в первозданном лесу. Как будто сомкнулись прохладные воды, Баюкая нас в колыбелях земли, Скользящие тени с прозрачного свода Поют, что над нами плывут корабли. Плывут, уплывают... А сумрак всё ниже, - Прощальную сказку шепчу кораблю... Не думай: я здесь, я с тобою... Усни же, Как я над рукой твоей милой дремлю.

В жгучий год, когда сбирает родина Плод кровавый с поля битв, когда Шагом бранным входят дети Одина В наши дрогнувшие города; В дни, когда над каждым кровом временным Вой сирен бушует круговой И сам воздух жизни обесцененной Едко сух, как дым пороховой — В этот год само дыханье гибели Породило память дней былых, Давних дней, что в камне сердца выбили Золотой, ещё не петый стих. Как чудесно, странно и негаданно Этот стих рождался — о тебе, Без раздумий, без молитв, без ладана, — Просто — кубок в золотой резьбе. И прошла опять, как в сонном празднике, Череда необратимых дней, — Наше солнце, наши виноградники, Пена бухт и влажный мох камней. Может быть, таким лучом отмечено Наше сердце было только раз И непоправимо искалечены Будем мы железной битвой рас. Пусть же здесь хранится в звонком золоте Этот мёд, янтарный и густой, — Наша радость, наша кровь и молодость — Дней былых сияющий настой.

Воздушным, играющим гением То лето сошло на столицу. Загаром упала на лица Горячая тень от крыла, — Весь день своенравным скольжением Бездумно она осеняла Настурции, скверы, вокзалы, Строительства и купола. И на тротуар ослепительный Из комнаты мягко-дремотной Уверенный и беззаботный В полдневную синь выходя, В крови уносил я медлительный, Спадающий отзвук желанья, Да тайное воспоминанье О плеске ночного дождя. А полдень — плакатами, скрипами, Звонками справлял новоселье, Роняя лучистое зелье На крыши и в каждый квартал; Под пыльно-тенистыми липами Он улицею стоголосой Со щедрым радушьем колосса На пиршество шумное звал. И в зелени старых Хамовников, И в нежности Замоскворечья Журчащие, легкие речи Со мной он, смеясь, заводил; Он знал, что цветам и любовникам Понятны вот эти мгновенья — Дневное головокруженье, Игра нарастающих сил. Каким становилась сокровищем Случайная лужица в парке, Гранитные спуски, на барке — Трепещущих рыб серебро, И над экскаватором роющим Волна облаков кучевая, И никель горячий трамвая, И столик в кафе, и ситро. Былую тоску и расколотость Так странно припомнить рассудку, Когда в мимолетную шутку Вникаешь, как в мудрость царя, И если предчувствует молодость Во всём необъятные дали, И если бокал Цинандали Янтарно-звенящ, как заря. Ведь завтра опять уготовано Без ревности и без расплаты Июньскою ночью крылатой Желанное длить забытьё, Пока в тишине околдованной Качается занавес пёстрый Прохладой рассветной и острой Целуемый в окнах её.

Сном, мимолётным, как слово, Краткая ночь завершилась. Многоголос и кипуч, День занимался, и снова Серое небо расшилось Красным узорочьем туч. Лишь обняла. Не сказала: Вольное сердце — в плену ли? Кинут приветливый дом: Мощные своды вокзала... Залы в рокочущем гуле... Сутолока над багажом. Нет — подожди! Ещё рано! В тёплое утро сырое Ты мне как жизнь дорога. Разве не горько и странна Будет тебе, что не двое Видят моря и луга? Тамбур. Спешащие клочья Толп, облаков, разговора, Дыма и пара клоки... И посмотрел я, как ночью, В серые эти озера, В эти дневные зрачки. Что ты?.. Я вздрогнул. Навстречу Сумрак роился бездонный, Тихий, глухой, как вода, Тот, что задолго до встречи Стыл над вселенною сонной И не пройдет никогда. Может быть, то, что приснилось Мне как бездумное счастье, Было грозой и огнём? Может быть, сердце склонилось, Полное муки и страсти, В чёрный, как смоль, водоём? Лязгнули сцепы вагонов, Дрогнул рычаг в семафоре, И, отпустив тормоза, Прочь для степных перегонов Поезд помчал твоё горе, Облик твой, речь и глаза.

И не избавил город знойный От тёмных дум, Клубя вокруг свой беспокойный, Нестройный шум. Как острия протяжных терний, Любой вокзал Свои гудки из мглы вечерней В мой дух вонзал. Белесой гарью скрыт, как ватой, Небесный румб; Росток засох голубоватый У пыльных клумб. Скучая, вновь сойдутся люди У тусклых ламп; Ещё плотней сомкнутся груди Громад и дамб... Что без тебя мне этот город, и явь, и сны, Вся ширь морей, поля и горы Моей страны? He верю письмам, снам не верю, Ни ворожбе, И жизнь одним порывом мерю: К тебе! К тебе!

Свисток. Степную станцию готов оставить поезд. В замусоренном садике качнулись тополя, Опять в окно врывается ликующая повесть Полей, под солнцем брошенных, и ровная земля. Привольный воздух мечется и треплет занавески, Свистит ветрами шустрыми над плавнями Днепра, Чтоб окоём лазоревый топить в лучистом блеске, Купая в страстном мареве луга и хутора. И если под колесами застонут рельсы громче И зарябят за окнами скрещенья ферм нагих — Реки широкоблещущей мелькнет лазурный кончик, Смеющийся, как девушка, и плавный, точно стих. Ах, если б опиралась ты о спущенную раму, Играя занавесками вот этого окна, — Ты, солнечная, юная, врачующая раны, Моя измена первая и первая весна! Уж розовеют мазанки закатом Украины, И звёзды здесь огромные и синие, как лён, А я хочу припомниться тебе на миг единый, Присниться сердцу дальнему, как самый легкий сон.

Я помню вечер в южном городе, В сухом саду ночлег случайный, И над приморскою окраиной Одну огромную звезду: Твердыней генуэзской гордости Под нею крепость вырезалась И коронованной казалась Сквозь тамариск в моём саду. Я знал: вдали, за морем плещущим, За этой роскошью сапфирной В ином краю дремоте мирной Ты в эту полночь предана, Но будет час — и утром блещущим Ты с корабля сойдешь по сходням Сюда, где кровь моя сегодня Тебя зовет и ждет без сна. Без сна... как долго сон медлительный Ко мне в ту ночь не наклонялся! С амфитеатра ритмы вальса Лились кружащимся ручьём И, учащая пульс томительный, Твердили о чужом веселье, О чьём-то юном новоселье, Об отдаленном счастье... Чьём? Они утихли только за полночь, Но слабый шум не молк... откуда? Иль город ровным, крепким гудом Дышал в горячем забытьи? Иль, страстную внушая заповедь Моей душе, неуловимо Во мне стучало сердце Крыма И направляло сны мои? И я постиг во сне, как в празднике, Лицо его утесов чёрных, Полынь его лугов нагорных И троп, кривых, как ятаган, Его златые виноградники, Его оград булыжный камень И плиты, стёртые веками В святилищах магометан. А там, у бухт, на побережии, Гордясь свободным, тёмным телом, Шли, улыбаясь, люди в белом — Таких счастливых нет нигде, — И в этот край, живая, свежая, От корабля путём желанным Сошла ты солнцем долгожданным По еле плещущей воде.

Кто там: медуза? маленький краб ли Прячется вглубь, под камни?.. Светлые брызги! Звонкие капли! Как ваша мудрость легка мне. Ночью бродил я по сонным граням, Вскакивал, грезил, бредил — Как же не знал я, что утром ранним Встал пароход на рейде? И почему, увидав над дорогой Пятнышко голубое, Бросился к ней — гоним тревогой, Мимо громад прибоя, Мимо скамьи в уютной пещере, Мимо оград, колодца... Остановилась, — ждала, не веря: Что за чудак несётся. Дремлют в её серебристом взоре Царств утонувших камни... Белые дни! Янтарные зори! Как ваша песнь легка мне!

Убирая завтрак утренний, Ты звенишь и напеваешь, И сметаешь крошки хлеба Прямо в светлую ладонь; В доме нежен сумрак внутренний, А в окошке — синева лишь, — То ли море, то ли небо — Утра крымского огонь. Там, мягчайшим бризом глажимый, Парус млеет в знойном свете, Нежа киль струёй прохладной И не помня ничего... Там, над бухтами и пляжами, Воздух светится, и дети Словно правнуки Эллады Пьют, блаженные, его. Хочешь — мы сквозь виноградники По кремнистым перелогам Путь наметим полудённый На зубчатый Тарахташ: Там — серебряный, как градинки, Мы попробуем дорогой У татар миндаль солёный И вино из плоских чаш. Меж пугливыми отарами Перевал преодолеем, И пустыня нам предстанет Вдоль по жёлтому хребту, Будто выжженная карами, Ураганом, суховеем, Где лишь каперсы, как стая Белых бабочек, в цвету. Там айлантами и кедрами Нам природа не предстанет, Матерью зеленокудрой Не приветствует гостей, Только солнце вечно-щедрое Любоваться не устанет На своих счастливых, мудрых На невинных двух детей. И ни возглас человеческий, Ни обвалов грозный голос Не нарушат вековую Тишь, открытую лучу, Чтобы горы стали к вечеру Облекать свой камень голый В золотую, в голубую Литургийную парчу. И, синея дымкой дальнею, Розовея, лиловея, Череду всех красок мира Сменят в стройном бытии, Как во храме в ночь пасхальную Чередуют иереи Многоцветные подиры — Ризы пышные свои. День открыт нам всеми гранями: Ритмом волн, блаженным жаром, Родниками, лёгкой ленью, Стайкой облаков, как пух, — Чтоб, влекомые желаньями, Шли мы вдаль, в его селенья, За бесценным Божьим даром — Страстью двух — и счастьем двух.

Оранжевой отмелью, отмелью белой Вхожу в тебя, море, утешитель мой. Волной, обнимающей душу и тело, От горечи, пыли и праха омой. Лишь дальних холмов мягко выгнутый выем Да мирных прибрежий златые ковши Увидят причастье безгрешным стихиям Открытой им плоти и жгучей души. Лучистые брызги так ярко, так близко Сверкают, по телу скользя моему; Я к доброму Солнцу, как жертвы, как искры, Звенящую радугу их подниму! Смотри, как прекрасен Твой мир вдохновенный И в резвости волн, и в трудах мудреца, Как светятся души в бездонной вселенной, Пронзённые светом Твоим до конца!

Какое благовоние От этих скал нагретых, От древних парапетов И крепостной стены! Ты хочешь пить? — в колонии У сонного платана Журчит вода фонтана — Святая кровь страны. Испей её! И сразу же Туман многовековый Из влаги родниковой В глубь сердца перейдёт Поверьями, миражами, Легендами пустыни И грезами, что ныне Едва хранит народ. Он тек тысячелетьями Бесшумно и незримо По тёмным жилам Крыма, У старых гор в груди... Испей его. Ответь ему Молчаньем и доверьем Его седым преддверьем В дух этих стран войди! Сольются в мощном образе Ладьи, дворцы, литавры, Прохлада хижин, лавры В полдневных городах, В Отузах, Ялте, Форосе Сады, как кущи рая, И с крыш Бахчисарая Протяжный стих. «Аллах!» И жизни ритм властительный, Державный и широкий Почуешь ты в потоке Мимолетящих дней, Вот в этом утомительном Подъёме в город знойный И в горечи спокойной Кладбищенских камней; В дрожащей сини воздуха Над будничным базаром, Где некогда хазарам Послушен город был, И в шумном доме отдыха Где мчится мяч летучий, Где жизни пульс кипучий Не стынет, и не стыл.

Мы возвращались с диких нагорий, И путь лежал вдоль самой воды; Безгрозным бризом дышало море, Лаская и сглаживая наши следы. А бриз был праздничным, вечно юным, Как будто с лугов Олимпийских нёс Он радость богов для всей подлунной, Для сердоликов, людей, мимоз. Уже вечерело, и дом был близок — Наш старый дом на милом холме: Мы знали: он будет, как добрый призрак, Белеть навстречу в горячей тьме. Мы знали: там, на веранде зыбкой, Увидим мы бедные руки той, Кто всё это лето нам светит улыбкой, Старческой мягкостью и добротой. И будет пленительно сочетанье У доброй феи любовных дней Шутливой речи, глаз грустной лани, И строгого лба старинных камей. А после, в саду, сквозь ветки ореха Тропических звёзд заблестит река, И ночь обнимет нас смутным эхом Прибоя у дальних скал Алчака… Мы шли — и никто во всём мирозданье Не властен был радость мою превозмочь, Спокойную радость, простое знанье, Что ты — со мной, и что будет ночь.

Свеча догорает. Я знаю. Над нами — бездонное море... Какая дремучая тишь!.. Усни: к несравненному раю Свела ты старинное горе Души моей терпкой... Ты спишь? А в горном собратстве на страже Луной Тарахташ серебрится; И в лунную кроясь фату, Над сонмом склонившихся кряжей Созвездья стоят, как божница, — Торжественный зов в высоту. О нет, высота не сурова, — Там молятся о человеке... Ты дремлешь? ты слышишь меня? — Не вздох, не ответ: полуслово... Рука недвижима; лишь веки Раскрылись, дремоту гоня. Всё глубже, — как в омуты; словно В колодцы и шахты вселенной... Как сладок и жгуч этот страх! Да канет же сердце безмолвно В ущерб глубины довременной, В ещё не рожденных мирах. Природа с такими очами Зачатье у райского древа От духа высот приняла... Дитя моё! девочка в храме С глазами праматери Евы, Ещё не постигшими зла! Свеча догорела. Над Крымом Юпитер плывёт лучезарно, Наполненный белым огнём... Да будет же Девой хранимым Твой сон на рассвете янтарном Для радости будущим днём.

Я любил эти детские губы, Яркость речи и мягкость лица: С непонятною нежностью любят Так березу в саду у отца. Её легкая мудрость учила Мою тёмную, тяжкую кровь, Ибо если вся жизнь есть точило, То вино — это только любовь. Лишь порой этот ласковый говор Отходил, замерев как волна, Обнажая для солнца другого Скорбный камень пустынного дна. Сквозь беседы веранд многолюдных Вспоминал я заброшенный путь К ледникам, незабвенным и скудным, Где от снежных ветров — не вздохнуть, Где встречал я на узкой дороге Белый призрак себя самого, Небывало бесстрастный и строгий, Прокаливший до тла естество... И над срывами чистого фирна, В негасимых лучах, в вышине, Белый конус святыни всемирной Проплывал в ослепительном сне. Его холод ознобом и жаром Сотрясал, как ударом, мой дух, Говоря, что к духовным Стожарам Узкий путь не назначен для двух. И тогда, в молчаливом терпенье, Ничего не узнав, не поняв, Подходила она — утвержденье Вековых человеческих прав. И так сумрачно было, так странно Слушать голос, родной как сестра, Звавший вновь осушать невозбранно Кубок радостной тьмы до утра.

О, не всё ль равно, что дума строгая В тишине, подобно скрипачу, Тайным зовом струны духа трогала В эти дни, отверзтые лучу; Заглушала еле внятной жалобой Южных волн звенящую парчу... Этой песнью, что как стон звучала бы, Золотых стихов не омрачу. Но грустней, грустней за листопадами Солнце меркло в поздней синеве... Гном-ноябрь меж грузными громадами Оборотнем шмыгал по Москве. Оседала изморозь бездомная В побуревших скверах на траве, И в крови заныла горечь тёмная, Как вино в похмельной голове. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В страшный год, когда сбирает родина Плод кровавый с поля битв, когда Шагом бранным входят дети Одина В наши сёла, в наши города — Чище память, сердце молчаливее, Старых распрь не отыскать следа, И былое предстаёт счастливее, Целокупней, строже, чем тогда. Сохраню ль до смертных лет, до старости, До моей предсмертной тишины Грустный пламень нежной благодарности, Неизбежной боли и вины? Ведь не в доме, не в уютном тереме, Не в садах изнеженной весны — В непроглядных вьюгах ты затеряна, В шквалах гроз и бурь моей страны. Лишь не гаснут, лёгкие, как вестницы, Сны о дальнем имени твоём, Будто вижу с плит высокой лестницы Тихий-тихий, светлый водоём. Будто снова — в вечера хрустальные Мы проходим медленно вдвоём И опять, как в дни первоначальные, Золотую радость жизни пьём.

Есть правда жестокая в подвиге ратном, Но солнце любило наш мирный удел... О солнце, о юности, о невозвратном Окончена песня, и день догорел. Вставай, моё терпкое, вещее горе, Судьбу с миллионами судеб свяжи, Веди с озарённых, прекрасных нагорий Во мрак, на убийственные рубежи. Уже не сомкнется бесшумная хвоя, Листва не коснётся ресниц на весу, — Бездумно, как юные Дафнис и Хлоя, Уже не уснём мы в блаженном лесу. И если когда-нибудь наши дороги Скрестятся в полночи — мы будем не те, Что некогда шли на златые отроги, Молясь облакам и своей красоте. О, лишь не утратить бесценного дара — Любви к этим солнечным, юным мирам, Насквозь золотым от блистанья и жара, Всегда совершенным, как эллинский храм. Январь 1942

(*) Цикл посвящен Марии Павловне Гонте (1904?—1995).

(*) Дафнис и Хлоя — герои одноименного любовно-буколического романа Лонга, древнегреческого писателя II— III вв. до н. э.

(*) См. стихотворение «Беженцы» в РБ 5.14.

(*) Вариант:

Желанная и ясная, как первая весна.

ЯНТАРИ

Примечания